—       Готово! Поры как новенькие! Кто следующий на чистку? Простынку на голову — и в парную баню!

Что? Личико не пролазит? Раскормились, золотко, личика у вас многовато. Не обижайтесь, худеть надо. Все поря­дочные люди худеют, время такое. Верно, деточка?

Да не вам я, лондотоновая блондинка, вы сидите себе под простынкой и прейте. Ну, что еще? Тесно вам? Не нравится — не держу, идите в стекляшку, вас так обработают, родной муж не узнает!

Ехайте вперед вместе с табуреткой, ехайте и салфетку подоткните, чтоб крем за ворот не затек. Да не вам я, замшевая жилетка, не мельтешите пе­ред зеркалом.

Сначала накрутитесь на бигуди в салоне, а потом ко мне на макияж… Дама, куда же вы по­шла? Посидите в коридоре, я, может, еще вас обслужу. 

Так, теперь, лондотоновая блондинка, ложитесь на ку­шетку, бюст пеньюаром накройте, рас­слабьтесь! Спокойненько, кладу пита­тельный крем. Сегодня крем я при­готовила — цимус!

В стекляшке кли­енток химией травят, а у меня все натуральное, с рынка, мне в копееч­ку обходится, для вас же стараюсь. Порядочные люди в синтетике разо­чаровались, время такое.

Теперь не только в рот, на лицо стараются трав­ку, овощи-фрукты наложить…

Пока клиентки косметического ка­бинета осторожно перемещаются от зеркала к паровой бане и от нее к рукомойнику, хозяйка кабинета, рас­ставив по местам баночки, склянки, флаконы, вновь приступает к свя­щеннодействию:

—      Кто на гигиеническую чистку — вперед! Кто на окраску бровей — к рукомойнику! Дама в замшевой жи­летке — на кушетку, а вы, деточка, садитесь к зеркалу на макияж!

Косметичка не дает себе труда вспоминать имена-отчества даже по­стоянных своих клиенток, величая их то «деточками», то «золотцем».

Тех, же, кто пришел «навести марафет» впервые, называет «дамами». В зави­симости от ее настроения это обра­щение звучит фамильярно или офи­циально, доброжелательно или ехид­но.

К ней же все обращаются почти­тельно и даже с некоторой долей подобострастия. Замысловатое имя ее Шэта Никитична почему-то осо­бенно импонирует курортницам, приехавшим из провинции.

Они как откровения воспринимают поучения косметички об уходе за кожей, хотя подобные сведения легко почерпнуть из любого женского журнала.

Но Шэта Никитична изрекает их со значением, словно оракул, не уста­вая повторять: «Волос, он подкормки требует», «Хочете быть красивой — страдайте!», «Глаза — души зеркало, когда умело накрашены»…

В старом, продуваемом ветрами с моря неказистом павильоне, где ца­рит Шэта Никитична, даже в межсе­зонье полно женщин, алчущих красо­ты.

Неподалеку открыт новый двух­этажный салон «Чародейка» с боль­шим залом ожидания, просторными кабинетами, в которых работают кор­ректные молодые мастерицы.

Но, странное дело, посетительницы идут туда неохотно, а Шэту Никитичну домогаются часами.

— Прошу на массаж! Шевелюру под косынку! Э-э, дама, у вас, гля­жу, волос сильно падает! Волос, он подкормки требует! Сколько еще на курорте пробудете? Ничего, и за две недели управимся.

Парик? Могу и парик предложить. Гонконг — Син­гапур. Но свой природный волос лучше! А теперь давайте, расслабь­те личико! — И Шэта Никитична звучно похлопывает по дряблым мя­систым щекам стареющей дамы.

В павильоне душно, пахнет вазе­лином, пудрой, свежевыстиранным бельем и жареным тестом. Шэта Ни­китична, как художник кистью, ору­дует палочкой с намотанным на конце куском ваты.

Окрашивает брови и ресницы она сразу не­скольким клиенткам. И выражение лиц у них сразу меняется. Иссиня-черные, жирные, как пиявки, бро­ви делают женщин похожими на даму пик с дешевой карточной ко­лоды.

Но клиентки довольны, благо­дарят, осведомляются, когда прийти в следующий раз. Шэта Никитична небрежно сует деньги в карман ха­лата, заляпанного краской, пропуская мимо ушей бормотание «Сдачи не надо!». Как полководец, окидывает она поле битвы, любуясь делом рук своих:

—      Дама с пигментацией! К руко­мойнику! Золотце, ну зачем же вы раньше времени ресницы смываете? До апогея меня довести хотите?

Зажглись пузатые фонари на на­бережной. Угомонились горластые чайки. Парикмахерши и маникюрша собираются по домам.

Прощается с косметичкой и уборщица, наказав запереть павильон на два ключа и пообещав убрать после праздника. А Шэта Никитична, свирепея от устало­сти, все еще красит, мажет, румя­нит и растирает.

Но всему приходит конец. Положен последний штрих на лицо последней клиентки. Сложив косынки, простын­ки и пеньюары, Шэта Никитична тя­жело опускается на кушетку.

Ну и ухайдакалась сегодня! Она не в со­стоянии даже подсчитать выручку. Вытащив пачку сигарет, она застыва­ет у трюмо — могучая, с оплывшим лицом, перечеркнутым угольными дугами бровей и кроваво-красным ртом.

Девушка, заглянувшая в павильон, вздрагивает, увидя эту странную фи­гуру, но пересиливает робость:

—       К вам можно?

—      Я закрылась! — рычит Шэта Ни­китична в зеркало, где отражается полудетское, все в веснушках лицо.

—      Извините, мне очень нужно! —- не отступает девушка и пунцовеет от смущения.— Очень-очень нужно!

—      Всем нужно! Тебе красоту наве­сти, мне домой нужно!

Понимаю, но… Телеграмму по­лучила, теплоход завтра возвращает­ся, там Митя… Я с картошки. Месяц наше ПТУ на картошке было. Я об­ветренная, запущенная, а Митя… Он в заграницах красавиц импортных на­смотрелся…

—      Китов твой Митрий насмотрелся, а не красавиц,— по-прежнему грубо­вато, но уже беззлобно парирует Шэ­та Никитична, рассматривая девушку в зеркало.

У девушки густые, цвета конопли волосы, упругая, тронутая загаром кожа, оттеняющая белизну зубов и смородинную прозелень зрачков. Да­же потертые джинсы глядятся празд­нично на ее ладной фигурке.

Пока косметичка взглядом оцен­щицы из комиссионки оглядывает де­вушку, та переминается с ноги на ногу:

—      Понимаете, девчонки из ПТУ, они почти все городские, за собой следят, кремы, помада, тушь… Они мне и посоветовали у вас себя в по­рядок привести, говорят, вы такая опытная, Шота Никитична…

—       Шота? Это грузин в тигровой шкуре Шота. А я — Шэта, ясно? — огрызается косметичка, но как-то вя­ло, по инерции. Она переводит взгляд с лица девушки на свое собственное.

Когда-то и у нее были густые, цве­та конопли волосы и щеки тугие и ру­мяные. И звали ее вовсе не Шэтой. Пашкой звали. Когда на отца похо­ронка пришла, заперла Пашка избу и дала деру из села.

Несколько лет по свету блуждала, пока в этом ку­рортном городе не приземлилась. Зи­мы нет, кипарисы вечнозеленые, лю­ди легкие, одно слово — курорт.

Первое время Паша набережную подметала, потом в этот павильон устроилась уборщицей. Секреты кра­соты у гречанки-косметички перени­мала, тогда ее уже Пашэтой кликали.

Клиентка одна, артистка оперетты, Пашэту в Шэту перекрестила. Так, говорит, звучнее. А чего звучного? Деревенские бы смеялись, собачья кличка. А она почти тридцать лет на нее откликается…

—       Не Шота, а Шэта я, Шэта Ни­китична! — Косметичка тушит окурок в баночке из-под румян, зевает и спрашивает миролюбиво:

—       Ну чего тебе, говори?

—       Шэта Никитична, брови и ресни­цы на картошке выгорели…

—      Красить не стану. Не проси! От краски ресницы выпадают. А брови у тебя пышные, пшеничные, зачем уродовать? Поимей в виду: темные брови злобность придают.

—      Может, мне ресницы завить, ве­ки оттенить?

—       На утопленницу походить станешь с зелеными веками. И тон класть не советую – грубит. Губы тоже не мажь, они у тебя как черешенки,  Митрий увидит, обомлеет.

Девушка польщена, но не сдается.

— Сейчас все красятся, яркие такие, а я что, хуже всех? Наши девчонки с утра в общежитии красоту наводят. Сначала на лицо питательный крем, потом тональную крем-пудру, потом…

— Потом суп с котом, — бесцеремонно перебивает Шэта Никитична. – Ты не девчонок, ты меня слушай. От грима, говорю тебе, личность грубеет, нахальной кажется…

Девушке хотелось было поинтересоваться, отчего же тогда сама косметичка так ярко и грубо размалевана, но спохватилась, о веснушках стала справляться: как бы их вывести, конопушки.

— Как бы от них избавиться? Говорят вы отбеливающий крем особенный готовите…

— Ничего особенного. И чего ты конопушек испугалась? Это же молодость, жизнь, весна! В Париже вон пенсионерки богатые синтетические веснушки наводят, хотят помоложе казаться.

— Но вы же сами девчонкам говорили…

— Мало ли что говорила. Ты сейчас внимательно меня слушай: никаких кремов, лосьонов, никакого макияжа.

Встанешь на зорьке, умоешься свежей водицей, да при этом раньше ложись спать, и лицо твоё будет свежее. Как яблоко наливное, и  Митяй твой как увидит тебя, обомлеет и ни на шаг тебя не отпустит.

Девушка обескураженная, и вместе с тем окрыленная, медленно покидает павильон знаменитой косметички

Юмористический рассказ «Апогей Шэты Никитичны»

—       Готово! Поры как новенькие! Кто следующий на чистку? Простынку на голову — и в парную баню!

Что? Личико не пролазит? Раскормились, золотко, личика у вас многовато. Не обижайтесь, худеть надо. Все поря­дочные люди худеют, время такое. Верно, деточка?

Да не вам я, лондотоновая блондинка, вы сидите себе под простынкой и прейте. Ну, что еще? Тесно вам? Не нравится — не держу, идите в стекляшку, вас так обработают, родной муж не узнает!

Ехайте вперед вместе с табуреткой, ехайте и салфетку подоткните, чтоб крем за ворот не затек. Да не вам я, замшевая жилетка, не мельтешите пе­ред зеркалом.

Сначала накрутитесь на бигуди в салоне, а потом ко мне на макияж… Дама, куда же вы по­шла? Посидите в коридоре, я, может, еще вас обслужу. 

Так, теперь, лондотоновая блондинка, ложитесь на ку­шетку, бюст пеньюаром накройте, рас­слабьтесь! Спокойненько, кладу пита­тельный крем. Сегодня крем я при­готовила — цимус!

В стекляшке кли­енток химией травят, а у меня все натуральное, с рынка, мне в копееч­ку обходится, для вас же стараюсь. Порядочные люди в синтетике разо­чаровались, время такое.

Теперь не только в рот, на лицо стараются трав­ку, овощи-фрукты наложить…

Пока клиентки косметического ка­бинета осторожно перемещаются от зеркала к паровой бане и от нее к рукомойнику, хозяйка кабинета, рас­ставив по местам баночки, склянки, флаконы, вновь приступает к свя­щеннодействию:

—      Кто на гигиеническую чистку — вперед! Кто на окраску бровей — к рукомойнику! Дама в замшевой жи­летке — на кушетку, а вы, деточка, садитесь к зеркалу на макияж!

Косметичка не дает себе труда вспоминать имена-отчества даже по­стоянных своих клиенток, величая их то «деточками», то «золотцем».

Тех, же, кто пришел «навести марафет» впервые, называет «дамами». В зави­симости от ее настроения это обра­щение звучит фамильярно или офи­циально, доброжелательно или ехид­но.

К ней же все обращаются почти­тельно и даже с некоторой долей подобострастия. Замысловатое имя ее Шэта Никитична почему-то осо­бенно импонирует курортницам, приехавшим из провинции.

Они как откровения воспринимают поучения косметички об уходе за кожей, хотя подобные сведения легко почерпнуть из любого женского журнала.

Но Шэта Никитична изрекает их со значением, словно оракул, не уста­вая повторять: «Волос, он подкормки требует», «Хочете быть красивой — страдайте!», «Глаза — души зеркало, когда умело накрашены»…

В старом, продуваемом ветрами с моря неказистом павильоне, где ца­рит Шэта Никитична, даже в межсе­зонье полно женщин, алчущих красо­ты.

Неподалеку открыт новый двух­этажный салон «Чародейка» с боль­шим залом ожидания, просторными кабинетами, в которых работают кор­ректные молодые мастерицы.

Но, странное дело, посетительницы идут туда неохотно, а Шэту Никитичну домогаются часами.

— Прошу на массаж! Шевелюру под косынку! Э-э, дама, у вас, гля­жу, волос сильно падает! Волос, он подкормки требует! Сколько еще на курорте пробудете? Ничего, и за две недели управимся.

Парик? Могу и парик предложить. Гонконг — Син­гапур. Но свой природный волос лучше! А теперь давайте, расслабь­те личико! — И Шэта Никитична звучно похлопывает по дряблым мя­систым щекам стареющей дамы.

В павильоне душно, пахнет вазе­лином, пудрой, свежевыстиранным бельем и жареным тестом. Шэта Ни­китична, как художник кистью, ору­дует палочкой с намотанным на конце куском ваты.

Окрашивает брови и ресницы она сразу не­скольким клиенткам. И выражение лиц у них сразу меняется. Иссиня-черные, жирные, как пиявки, бро­ви делают женщин похожими на даму пик с дешевой карточной ко­лоды.

Но клиентки довольны, благо­дарят, осведомляются, когда прийти в следующий раз. Шэта Никитична небрежно сует деньги в карман ха­лата, заляпанного краской, пропуская мимо ушей бормотание «Сдачи не надо!». Как полководец, окидывает она поле битвы, любуясь делом рук своих:

—      Дама с пигментацией! К руко­мойнику! Золотце, ну зачем же вы раньше времени ресницы смываете? До апогея меня довести хотите?

Зажглись пузатые фонари на на­бережной. Угомонились горластые чайки. Парикмахерши и маникюрша собираются по домам.

Прощается с косметичкой и уборщица, наказав запереть павильон на два ключа и пообещав убрать после праздника. А Шэта Никитична, свирепея от устало­сти, все еще красит, мажет, румя­нит и растирает.

Но всему приходит конец. Положен последний штрих на лицо последней клиентки. Сложив косынки, простын­ки и пеньюары, Шэта Никитична тя­жело опускается на кушетку.

Ну и ухайдакалась сегодня! Она не в со­стоянии даже подсчитать выручку. Вытащив пачку сигарет, она застыва­ет у трюмо — могучая, с оплывшим лицом, перечеркнутым угольными дугами бровей и кроваво-красным ртом.

Девушка, заглянувшая в павильон, вздрагивает, увидя эту странную фи­гуру, но пересиливает робость:

—       К вам можно?

—      Я закрылась! — рычит Шэта Ни­китична в зеркало, где отражается полудетское, все в веснушках лицо.

—      Извините, мне очень нужно! —- не отступает девушка и пунцовеет от смущения.— Очень-очень нужно!

—      Всем нужно! Тебе красоту наве­сти, мне домой нужно!

Понимаю, но… Телеграмму по­лучила, теплоход завтра возвращает­ся, там Митя… Я с картошки. Месяц наше ПТУ на картошке было. Я об­ветренная, запущенная, а Митя… Он в заграницах красавиц импортных на­смотрелся…

—      Китов твой Митрий насмотрелся, а не красавиц,— по-прежнему грубо­вато, но уже беззлобно парирует Шэ­та Никитична, рассматривая девушку в зеркало.

У девушки густые, цвета конопли волосы, упругая, тронутая загаром кожа, оттеняющая белизну зубов и смородинную прозелень зрачков. Да­же потертые джинсы глядятся празд­нично на ее ладной фигурке.

Пока косметичка взглядом оцен­щицы из комиссионки оглядывает де­вушку, та переминается с ноги на ногу:

—      Понимаете, девчонки из ПТУ, они почти все городские, за собой следят, кремы, помада, тушь… Они мне и посоветовали у вас себя в по­рядок привести, говорят, вы такая опытная, Шота Никитична…

—       Шота? Это грузин в тигровой шкуре Шота. А я — Шэта, ясно? — огрызается косметичка, но как-то вя­ло, по инерции. Она переводит взгляд с лица девушки на свое собственное.

Когда-то и у нее были густые, цве­та конопли волосы и щеки тугие и ру­мяные. И звали ее вовсе не Шэтой. Пашкой звали. Когда на отца похо­ронка пришла, заперла Пашка избу и дала деру из села.

Несколько лет по свету блуждала, пока в этом ку­рортном городе не приземлилась. Зи­мы нет, кипарисы вечнозеленые, лю­ди легкие, одно слово — курорт.

Первое время Паша набережную подметала, потом в этот павильон устроилась уборщицей. Секреты кра­соты у гречанки-косметички перени­мала, тогда ее уже Пашэтой кликали.

Клиентка одна, артистка оперетты, Пашэту в Шэту перекрестила. Так, говорит, звучнее. А чего звучного? Деревенские бы смеялись, собачья кличка. А она почти тридцать лет на нее откликается…

—       Не Шота, а Шэта я, Шэта Ни­китична! — Косметичка тушит окурок в баночке из-под румян, зевает и спрашивает миролюбиво:

—       Ну чего тебе, говори?

—       Шэта Никитична, брови и ресни­цы на картошке выгорели…

—      Красить не стану. Не проси! От краски ресницы выпадают. А брови у тебя пышные, пшеничные, зачем уродовать? Поимей в виду: темные брови злобность придают.

—      Может, мне ресницы завить, ве­ки оттенить?

—       На утопленницу походить станешь с зелеными веками. И тон класть не советую – грубит. Губы тоже не мажь, они у тебя как черешенки,  Митрий увидит, обомлеет.

Девушка польщена, но не сдается.

— Сейчас все красятся, яркие такие, а я что, хуже всех? Наши девчонки с утра в общежитии красоту наводят. Сначала на лицо питательный крем, потом тональную крем-пудру, потом…

— Потом суп с котом, — бесцеремонно перебивает Шэта Никитична. – Ты не девчонок, ты меня слушай. От грима, говорю тебе, личность грубеет, нахальной кажется…

Девушке хотелось было поинтересоваться, отчего же тогда сама косметичка так ярко и грубо размалевана, но спохватилась, о веснушках стала справляться: как бы их вывести, конопушки.

— Как бы от них избавиться? Говорят вы отбеливающий крем особенный готовите…

— Ничего особенного. И чего ты конопушек испугалась? Это же молодость, жизнь, весна! В Париже вон пенсионерки богатые синтетические веснушки наводят, хотят помоложе казаться.

— Но вы же сами девчонкам говорили…

— Мало ли что говорила. Ты сейчас внимательно меня слушай: никаких кремов, лосьонов, никакого макияжа.

Встанешь на зорьке, умоешься свежей водицей, да при этом раньше ложись спать, и лицо твоё будет свежее. Как яблоко наливное, и  Митяй твой как увидит тебя, обомлеет и ни на шаг тебя не отпустит.

Девушка обескураженная, и вместе с тем окрыленная, медленно покидает павильон знаменитой косметички

Юмористический рассказ «Апогей Шэты Никитичны»